СЕМЬ ИСКУССТВ

В Древнем Египте тебе бы построили лучшую из пирамид.
Ее украшая, искуснейший мастер истратил бы зренье
и казну фараона (за что был бы тайно убит).
Столь высокой ценой твоя красота избежала бы тленья.

Илья Имазин

ТО, ЧТО ОТНЯТО У ЖУРАВЛЯ, ПРИЧИТАЕТСЯ ДОЛГОНОСИКУ…

***

Пенье драконов напоминает стрекот гигантских цикад.
В Древнем Китае тебе с малых лет бинтовали бы стопы.
А хитроумный сановник Ю Вэй,
что прознал потаенные тропы
и, согласно преданию, изобрел самокат,
обучал бы тебя каллиграфии,
бормоча всякий раз невпопад:
«Восемь врат пред тобой отворятся, зазноба…»

В царстве шумеров тебе поклонялись бы, как Тиамат –
Всех судеб смешенье в себе содержали ее соленые воды. –
А советский профессор,
уставший студентам разжевывать диамат,
изучающий мертвые языки и исчезнувшие народы,
тебе посвященную клинопись переводя наугад,
придавал бы зачем-то ей форму державинской оды.

В Древнем Египте тебе бы построили лучшую из пирамид.
Ее украшая, искуснейший мастер истратил бы зренье
и казну фараона (за что был бы тайно убит).
Столь высокой ценой твоя красота избежала бы тленья.
А когда бы настигло гробницу твою разоренье,
археолог-грабитель, забывший про совесть и стыд,
на свой род святотатством бездумным навлек бы отмщенье.

Брачным ревом быков напитавшись, мужал остров Крит.
В тавромахии равной тебе не нашлось бы в Микенах.
И на фреске запечатленный опасный кульбит
вдохновлял бы на смерть матадоров на жарких аренах.
А в Афинах на лицах стоических кариатид
луч закатный, прощальный,
как хмель, разгулявшийся в венах,
проявлял бы румянец твоих вожделенных ланит.

При Зенобии в Древней Пальмире тебе бы доверили сад,
Отвоеванный у пустыни, к нему прилегающие купальни
И в него выходящие комнаты царских услад.
Но, увы, твоей вотчине выпал бы жребий печальный!
Аврелиан, сокрушивший Пальмиру,
в блудилище для солдат
превратил бы хозяйство твое,
и разгул вакханальный
распугал бы тобою взлелеянных местных дриад.

В Ванском царстве тебя величали бы Девой Пророчащих Скал.
Стар и млад бы внимали напевам твоих прорицаний.
А Сардури Второй
в год неслыханных бед и невиданных испытаний
сам бы к темной пещере твоей на гнедом скакуне прискакал
и на битву с Тиглатпаласаром отправился, как на закланье,
в горловом твоем пенье почувствовав Рока оскал.

Матерь гордых орлов не поет, но призывно молчит.
По полету, перу и помету столь многие маги гадали,
Но тебе лишь внимал бы последний Ахеменид,
Македонец и Дарий к тебе бы послов отправляли.
Ты превыше моих славословий и детских обид.
И крылами твоими простерты
меня поманившие дали,
а мой дар пред тобой, словно жертва алтарная, вскрыт.

***

Два бездонных озера слез по ту сторону глаз
Обнаружит любой, кто проникнет под своды бровей
Эхнатона скорбящего; если бы вдруг разлилась
Влага этих озер, был бы Нил намного полней.

Был бы мир полон света, как верно построенный храм,
Где на Троне Судьбы восседает всесильный Атон,
Где нет места паучьим богам и ползучим теням,
Если б смог Эхнатон воплотить ослепительный сон.

Фараон-реформатор скончался, не выплакав слез.
У всего на земле свое имя, свой вес и свой срок.
Запустения мрак там, где все затевалось всерьёз:
Обезлюдивший Ахетатон засыпает песок.

***

Двести тысяч иудейских жён,
Двести тысяч дочерей и сыновей
Гонят воины Израиля в полон,
Гонит высохшие стебли суховей.

Стебли, вырванные вихрем без корней.
Корни стонут, корчатся в земле
И сплетаются все крепче, все плотней,
Умолкая в предрассветной мгле.

Отпусти, Израиль, свой улов,
Не дождутся воины услад
От немых и изможденных вдов,
В чьих глазницах похоронен взгляд…

***

Затерялась в разноголосице звезд,
Потонула в гулком безмолвии рыб
Финикийских матросов походная песнь.
Вторит ей
перелетной порой
певчий дрозд:
Через тысячи лет в небесах, точно зыбь,
Звуков тех позабытых искристая взвесь.
Словно пыль водяная, летит на Ахзив.

Эхо стольких веков уступает ей путь.
Через тысячи лет в небесах перелив.
Рыбы в темных глубинах, где не продохнуть,
Напевают беззвучно тот древний мотив.

Сочинивший его молодой мореход
Круглый год по просторам Талассы кружил.
Породивший его финикийский народ
Мириады сокровищ торговлей нажил.

Тот мотив сочинил не поэт, но пират.
Корабли он топил, поставляя в Ахзив
Все, чем мир наш подлунный был жив и богат,
И людьми торговал, напевая мотив.

Все, как должно пирату тех древних времен.
Он к тому же не знал, что от бога поэт,
И в товар превращал всех, кто был им пленен.
Рассекая моря, повидал белый свет.

Но однажды злой Случай его обманул,
Ведь на свете удаче отмерен свой срок.
И с несметной добычей пират утонул,
Как сказали бы греки, настиг его Рок.

Затерялась в разноголосице звезд,
Потонула в гулком безмолвии рыб
Сочиненная ветром походная песнь.
Словно пенье дрозда, был мотив ее прост.
И как пыль водяная, летит на Ахзив,
Звуков тех позабытых искристая взвесь.

***

Говорят, что однажды тиран Писистрат
На агоре устроил военный парад,
Болтунов разогнав по домам.
Посреди непривычной густой тишины
Шли, мечами бряцая, герои войны,
Мегарян разгромившие в хлам.

Наблюдавший за этим афинский поэт,
Что был жизнью потрепан, морщинист и сед,
Произнес: «Вот такие дела…»
И не понял никто, что имел он в виду,
Возносил ли хвалу, предрекал ли беду,
Горевал ли, что юность прошла…

***

Оставив империю, завоеванную нахрапом,
Своим сотрапезникам и сатрапам,
Оставив бальзамировщикам мертвое тело,
Гетерам оставив — стенать, как недавно стонали,
Поэтам оставив легенды слагать
и царапать скрижали,
Душа Александра отмучилась и отлетела.

Ей путь предстоял, на этот раз одинокий,
По всем захваченным землям — обратно к истоку,
К украшенной царственным золотом колыбели
И дальше — туда, где последнюю толику власти
Утратит она и забудет о призрачном счастье,
И будет лампадой во мраке мерцать еле-еле.

***

То, что отнято у журавля, причитается долгоносику.
То, что спрятано в пригоршне риса,
распускается облаком в небе.
Мы спешим на восток, позади оставляя росистую просеку:
Обезьяна, лисица и бык,
Да за ним увязавшийся слепень.

Кто же я в этой троице оборотней придворных,
Что отправлены императрицей к Драконьим Пещерам?
Мне бывать приходилось не раз и лисицей проворной,
И быком, и вождём обезьян,
И Диковинным Зверем.

А быть может, я слепень? Никем не званный четвертый,
Нежеланный попутчик, без сана и поручений,
Пьющий кровь компаньонов, назойливый и упертый,
Утомляющий всех монотонностью нравоучений?

Я — все четверо. Тайным путем к Драконьим Пещерам
Пробираемся мы, позади оставляя росистую просеку,
И бормочем приказ У Цзэтянь молодым офицерам:
«То, что отнято у журавля,
Причитается долгоносику».

***

Священномудрый, облаченный в облако,
Плывет с двумя наложницами в джонке.
Над головой его парит в глубоком обмороке
Нездешний месяц, молодой и тонкий.

«Как ты заплыл сюда, небесный чужестранец?
Где лодочник, что вел тебя по волнам
Закатных туч, чей потемнел багрянец?
Где девушки твои со взором томным?»

Молчит, не отвечает гость непрошеный
Уснувших сёл и зачарованных предместий,
Над серебристой речкой лодкой брошенной
Парит среди рассыпанных созвездий.

***

Терракотовые фигуры императору верных солдат
У некрополя Шихуанди несут безмолвный дозор,
Словно стража ночная у входа — в Элизиум или в ад, –
Не столь важно.
У воина каждого смертью наполненный взор,
Обращен в глубину неподвижных бесчувственных глаз,
Где когда-то давно ночлег искала луна,
Распадаясь на тысячу лун и тысячекратно светясь
Из пещер черепов, из тьмы, что не ведала сна.
Тьма, не знавшая сна, тьма стоящих на страже солдат
Охраняет в подземной ночи императора сон.
В окруженье подобном, как лев под защитою львят,
Вечным сном хотел бы забыться Наполеон.

***

Песни семи царств,
Изголодавшиеся по устам
Дев, еще не познавших
Волю и силу мужскую,
Ныне вверены ветру,
Который один лишь бессмертен
И не брезгует разносить по свету
Слухи, идеи, соблазны,
Запахи, чары, болезни.
Тысячелетий
Отпетые песни,
Эхо эпох, непрестанно
Друг друга сменявших.
Их не спрячешь в нотной тетрадке,
Не запрешь в музыкальный ящик,
Фиоритурно не пропоешь со сцены
Вычурных итальянских опер.
Можно только услышать их в пении ветра.
Услышал — и обмер,
Словно хищником врасплох
Застигнутая добыча,
Или дезертир, пронзенный стрелой
Молодецкого боевого клича.
Над пустыней, над гладью морской
или рисовым полем,
Под тоскливо подмигивающей звездой –
Стоном горы или птичьим воплем,
Рыданием разлученного с плотью духа
Проносятся и настигают
Твое беззащитное ухо.